На палетке Нармера изображены сцены, в которых сам царь или его божественное альтер-эго (бог-сокол Гор на одной стороне и бык на другой) казнит или унижает иноземцев и врагов. Как говорилось выше, эти образы являются частью атрибутики египетского стереотипа царской власти, но через них же египтяне определяли и заново утверждали самих себя в качестве народа и нации, в отличие от хаотичного «моря» иноземцев, находящегося за границами их царства. Мы могли бы спросить, является ли фигура, плененная Гором, ливийцем или азиатом или, если речь идет о гражданской войне, это житель Нижнего Египта, насильно присоединенного к Верхнему Египту в процессе объединения страны. Мы могли бы задать вопрос о том, кто изображен в виде двух распростертых фигур в нижней части таблички, а также обезглавленных человеческих тел на оборотной стороне таблички, — жители Нижнего Египта или иноземцы? Относились ли в то время жители Верхнего Египта к жителям Нижнего Египта как к чужакам? Был ли Царь и его придворные не «египтянами», а завоевателями с Ближнего Востока, как полагали Питри и Эмери? Если это так, то какие фигуры на табличке изображают истинных египтян?
Палетка Нармера может представлять особую важность для определения национальной идентичности египтян в ранний династический период. Тоби Уилкинсон утверждает, что Нармер является последним правителем, которого изображали как существо, чье название содержалось в его имени: поэтому на бирке Нармера из слоновой кости и цилиндре изображен наделенный человеческими чертами сом, карающий пленников, в то время как на палетке животные символы фараона — сокол и бык — соседствуют с изображением царя как человека. Уилкинсон утверждает, что «палетка Нармера… это поразительный сплав ранних и более поздних традиций царской иконографии. Правление Нармера отмечает глобальную перемену концепции царской власти; лучше всего это отражено на табличке Нармера».
Он также утверждает, что табличка, вероятно, была последним царским артефактом, украшенным заимствованным из Месопотамии элементом (серпопардами, чьи шеи переплетаются вокруг центрального углубления), и более того:
«Когда в начале периода правления I династии египетские правители отказались от царской иконографии и обратились к местным мотивам, официальная идеология претерпела значительные изменения… С того времени с точки зрения государственной идеологии неегиптяне сделались подобием неукрощенного дикого зверя, они находились за пределами Египта и были враждебно настроены по отношению к Египту, его царю, его людям и их образу жизни».
Вопрос национальной и религиозной идентичности пронизывает палетку Нармера, как, впрочем, и предмет египтологии, как таковой. Что значило быть древними египтянами и в чем они видели различия между собой и соседними народами? Были ли они чернокожей африканской нацией или одной из нескольких вариаций стандартной культуры Ближнего Востока? Следует ли нам идентифицировать их по их языку, географическому положению или внешности? Какими они видели сами себя? По многим параметрам египтяне определяли себя и своих правителей, устанавливая и акцентируя яркие отличия от неегиптяна в Африке и на Ближнем Востоке. Регионы, с которыми Египет постепенно устанавливал коммерческие и политические связи, могут быть разделены на три основные группы по географическому признаку: Африка (преимущественно Нубия, Ливия и Пунт), Азия (Сирия-Палестина, Месопотамия, Аравия и Анатолия) и северные и восточные районы Средиземного моря (Кипр, Крит, «народы моря» и греки).
